Долгое время я откладывал написание этого материала. Так как было бы глупо выступать спойлером сюжета нашего фильма. Наше знакомство с Николаем Петровичем состоялось в январе 2017 года. Когда я получил на почту вот такое письмо.
"Уважаемый Сергей Расшиваев, уважаемые коллеги серферы.
Недавно мне мой друг и коллега-журналист из Австралии прислал электронное письмо примерно такого содержания: "Hi, Nick, it turns out you got fellow surfers in Russia", и он рассказал, что его друзья - серферы поведали ему, что в России существует федерация серфинга и сам серфинг. Для меня это был неожиданный и приятный сюрприз, поскольку я, вероятно, был первым серфером в СССР, о чем я расскажу ниже."
Мы начали переписываться с Николаем и познакомились лично в 2019 году. После личной встречи мы заручились его поддержкой и окончательно убедились, что будем снимать фильм "Путь за мечтой". В котором в том числе, расскажем невероятную историю Николая.
История Николая Попова рассказанная им.
Мы жили на окраине Москвы, недалеко от деревни Щукино, и все школьные годы я со сверстниками проводил на природе – кругом поля и леса, так что к природе я прикипел с раннего детства. Потом всяческие походы, летом и зимой. Так что поступать я надумал на «природную» специальность. Несколько сверстников решили двинуть в геологоразведочный институт, я выбрал геологический факультет МГУ.
Мои личные воспоминания начинаются с войны. Пожалуй, наиболее яркое воспоминание – наши бегания в бомбоубежище, когда из черного репродуктора раздавался сигнал воздушной тревоги. Налеты, естественно, были ночью, меня нужно было спешно одеть и бежать в единственный дом в городке, в котором было бомбоубежище. Видимо, мне запомнились последние налеты, воздушные тревоги начала 1943 года, поскольку с июля 43-го немецкие самолеты к Москве уже не подпускали. Собственно бомбежек я уже не застал, но небо в прожекторах я помню. Однажды, по рассказам взрослых и «больших» детей, которые поднимались по лестнице бомбоубежища и смотрели через открытую дверь, они видели воздушный бой, и наши сбили немецкий самолет, который упал в районе ВИЭМа.
Однако, в разгар бомбежек в 41-42 годах немцы прорывались в районе городка и бомбы у нас падали, правда, ни в один дом не попали, и лишь одна фугаска упала и взорвалась рядом с нашим домом. Когда мы вернулись из эвакуации, то в окнах на этой стороне дома не было стекол, потом еще долго их закрывали фанерой. Скорее всего, наш городок для немцев не представлял военного интереса; на немецкой фотографии с воздуха 1942 года наш район выглядит как сплошные поля и огороды, домов совсем мало. Так что они летели через нас на Тушино с военными заводами. Его как раз наши и обороняли серьезно. На холмах стояли зенитные батареи - одна, например, на месте нынешней курчатовской больницы №6. А около станции Трикотажная – это километрах в трех от нас было аэростатное подразделение. Кстати, около нашей школы на Пехотной улице в лесу стояла рота с газгольдерами, и девушки - аэростатчицы водили эти огромные сардельки-газгольдеры для заправки аэростатов, держа их за веревки. (Мы часто бродили вокруг их базы в надежде подобрать куски «аэростатной» резины, из которой были сделаны канаты газгольдеров, - она была идеальна для рогаток).
Что-то помнится с эвакуации 1941-1943 годов в Молотове (сейчас это Пермь). Как туда приезжал пару раз папа и привозил мне яблочный компот в жестяной банке – невообразимая роскошь на фоне голодухи того времени.
Больше запомнился быт военного времени в Москве в 43-44 годах и сразу после войны. Дома были хоть и городские, но отапливались дровами, на кухне была огромная плита, на ней готовили, так же как и на керосинках. Соответственно, главная наша забота с сестрой, на семь лет старше меня, была принести с улицы дрова и керосин. Дрова нам обеспечивала комендатура городка. Для этого вдоль всей нынешней улицы Малиновского - тогда она не имела названия – это была железнодорожная ветка от окружной железной дороги вплоть до канала, были навалены бревна, которые комендатура городка там же пилила и колола, а потом развозила на санях и телегах, запряженных лошадкой к нашим домам, оттуда жители – в основном дети, взрослые работали, разносили их по квартирам. Мы с сестрой полдня таскали вязанки дров на пятый этаж.
Менее тяжелой работой были походы за керосином. На санки ставились бидоны и мы, как на известной картине Перова «Тройка», отправлялись в поход, Одна керосиновая лавка была в районе нынешней Новощукинской улицы, другая – недалеко от пересечения Виндавской улицы с Волоколамским шоссе. До сих помню запах керосина в этих лавках, когда дядька мерным литровым ковшом заливал наши бидоны. Обратная дорога с санками и двумя четырехлитровыми бидонами требовала большей осторожности, не дай бог перевернуть.
Но прогресс не останавливался на нашей окраине – к 1947 году в Москву пришел «саратовский газ». Все улицы городка были перерыты траншеями, в них укладывали газовые трубы – работали немцы военнопленные. Они много, где работали на стройках в округе, и довольно скоро не вызывали особого любопытства у ребят – пленные как пленные, Что-то мы выменивали у них на папиросы.
Больше запомнились поездки с нашей бабушкой на Инвалидный рынок, который находился, где и сейчас крытый рынок между улицами Усиевича и Часовой. Там, действительно торговали в основном инвалиды – всякими техническими мелочами, старыми инструментами, болтами и гайками, там можно было найти все, что нужно для ремонта по дому. Не забыть этих искалеченных солдат, часто без ног, на тележках на подшипниках, в гимнастерках, ватниках, пилотках. Таким для многих послевоенных детей было лицо войны.
Хотя в нашем военном городке были и другие солдаты – у нас на территории был лагерь стройбата, они достраивали, что не успелось до войны. И каждое утро тишину наших улочек будили их бодрые куплеты: «Белоруссия родная, Украина золотая, наше счастье моо-лодоое мы стальными штыками оградим!!!» Это песня, написанная по случаю «освободительного похода» в Западную Украину и Белоруссию в 1939 году. Потом я удивлялся, почему их командиры не сменили довоенный репертуар на военный – например, на «артиллеристы, Сталин дал приказ …». Я этот репертуар потом, в пионерские годы перепел в огромном количестве.
В 1950 году, когда мы кончали начальную школу №147, закончилось строительство 161-й мужской средней школы – десятилетки, на улице, не имевшей тогда названия, на краю городка, и нас перевели туда. Как выяснилось, рядом разворачивалось строительство Курчатовского института – тогда ЛИПАНа, оказавшего влияние на весь район Щукино. В первую же зиму нашу безымянную улицу перекрыли забором, там целыми днями рычали экскаваторы, и довольно быстро на ней построили элегантные жилые дома, частью трехэтажные коттеджи, для сотрудников института. Улица стала называться 2-й Щукинский проезд, а потом улица Маршала Новикова. Дальше в сторону центра еще долго стояли заборы, там застраивалась будущая улица Маршала Бирюзова и все Октябрьское поле, в том числе Немецкой слободой, которую проектировали и строили пленные немцы по немецким же проектам. Десять лет назад ее чуть не снесли в силу малоэтажности, но общественность ее отстояла.
Наша школа в народе считалась «курчатовской», поскольку она была одной из двух, ближайших к институту. Однако это не совсем так – она скорее была «мультикультурной»: «курчатовские» дети составлял примерно четверть личного состава, половина была из Военного городка и по четверти – дети из деревень Щукино и Строгино. Последним добираться до школы было не ближний свет, к тому же приходилось переправляться через Москву реку. Мы им только завидовали, поскольку у них два раза в году были дополнительные каникулы – на ледостав, когда переставали ходить катера, и на ледоход, когда кончалась ледовая дорога.
Многие из нас хорошо плавали, и летом нашим любимым времяпрепровождением было провести целый день на том берегу Москвы-реки, где было Строгино. Деревня была на холме, примерно в километре, а до нее – заливные луга с остатками старицы – мы их называли Озерки. На них мы и проводили время. Чтобы туда попасть, нужно было переправиться через реку. Туда ходили катера, но денег у нас не было, мы собирали мелочь на один билет, собирали всю одежду в сетку «авоську» и отправляли одного посланца на катере, а остальные переплывали реку примерно в том месте, где сейчас Строгинский мост. С собой у нас была буханка черного, а картошкой мы запасались на полях колхоза Щукино. Целый день мы купались, пекли на костре картошку, жили примерно так же как Гекльберри Финн и негр Джим на острове в известной книге Марка Твена.
Зимой, когда замерзала Москва река наш «ареал обитания» еще больше расширялся для наших лыжных вылазок, кроме Строгинской поймы. Иной раз, особенно в солнечную погоду мы «накручивали» по 10-15 километров: начинали с парка в Покровское-Стрешневе – это был ближний, «дворовый» парк, переходили в парк Покровско-Глебово, затем через Химкинскую плотину, вдоль Деривационного канала, потом через Рижскую железную дорогу на Тушинский аэродром и дальше через Строгино, назад через Москва-реку и парк на берегу, который позже стал стадионом «Октябрь» и дальше по будущей Живописной улице в «родные Пенаты». Сейчас такой маршрут проделать трудно – все застроено, готовится и наезд на стадион «Октябрь».
Школа наша, исходя из рассказов сверстников, не сильно отличалась от соседних. Были «терпимые» учителя, были не очень. Моим одноклассникам особенно приглянулись уроки химии, которые вела очаровательная молодая учительница, к которой мы записались еще и в химический кружок. Химию, заодно освоили, а один одноклассник поступил потом на химфак МГУ. Но физику у нас, действительно, вел бывший научный сотрудник Курчатовского института. Не помню, какие были слухи, отчего он ушел оттуда, но был он очень нервный, даже желчный человек. Нам он непрерывно задавал немыслимые задания и все не из школьного учебника.
При этом страшно ругался за их невыполнение, не выбирая выражения: «Все вы олухи и лентяи, никуда не поступите, будете дворниками работать, может еще «Иванов» (фамилии другая) куда-нибудь поступит, а для остальных школа впустую». Как выяснилось, он перебарщивал со своей хулой. Задания он нам давал, как оказалось, из учебника Фриша для университетов, экзамены большинство из нас успешно сдали, и мне знание физики – и химии – сильно пригодились в университете, и я с благодарностью вспоминаю нашего «неприветливого» физика. Кстати, в первый вечер встречи, через год после окончания школы, мы встретились с учителями, и физик с недоверием узнал, что вся его «безнадежная» команда поступила, и, хоть он и скрывал это, был явно доволен. Все же один мой одноклассник «заразился» атомными идеями и поступил в МИФИ, где потом долгие годы был известным профессором. А другой одноклассник поработав в разных местах, в том числе на ядерном полигоне, уже в зрелые годы стал работать в Институте Курчатова.
Курчатовский институт оказывал большое влияние на жизнь окружающих районов, в частности, к нам провели транспорт, кроме единственного трамвая 21. Рядом со школой открылся книжный магазин, на площади, которая потом стала называться именем Курчатова, заработал кинотеатр, а рядом с институтом открылся, как тогда называли, Гастроном, в просторечии – «Академия», поражавший чистотой и ассортиментом. Открывшийся клуб – Дом культуры института был известен своими продвинутыми, можно сказать либеральными мероприятиями. Здесь выступали Марк Бернес, Аркадий Райкин, Ойстрах и Ростропович. Здесь физики ставили свои «капустники», другие «нестандартные» программы, этот дух значительно позже поддерживали Евтушенко, Высоцкий, с предвыборной программой выступал Борис Ельцин.
Клуб обслуживал и детей окружающих кварталов, не только «курчатовских» – работали всяческие спортивные секции, кружки. Однажды ребят моего круга пробила идея записаться в открывающуюся детскую джазовую (может быть, духовую) студию. Мы собрались хором идти туда записываться, я представил себе, что мне дадут саксофон, и я в будущем стану звездой джаза. Что-то мне помешало пойти тогда, в назначенный день, и я пошел на следующий – и опоздал – осталась одна валторна. Это был удар – вместо «сакса» этот странный не джазовый инструмент. Мечта разбилась, а не опоздай я тогда, может, играл бы сейчас в оркестре Игоря Бутмана.
Присутствие рядом со школой «режимного» строительства давало себя знать и в другом. Институт строили зэки, по крайней мере, на стадии земляных работ. Один из лагерей находился там, где сейчас поликлиника №6, на нынешней ул. Маршала Новикова. Однажды зэки, видимо, решили устроить побег, и подожгли лагерь, пытаясь в дыму вырваться за ограду. Мы видели, как солдаты из оцепления стреляли из автоматов по теням, фигурам на фоне пламяне и дыма. Вскоре зрителей разогнали, чем дело кончилось, мы так и не узнали. Бурное было время.
Стройки в наших краях не заканчивались. Теперь пришла очередь Строгинской поймы. Что там будет, мы узнали из статьи в архитектурном журнале – там была спроектирована «Подмосковная зона отдыха в Строгино», водохранилище, с островами, на которых разместятся пляжи, лодочные станции, рестораны и кафе – что-то вроде ЦПКиО на воде. Выглядело как очередная «сталинская великая стройка», архитектурная фантазия. Однако в середине 50-х дело началось: по Москве-реке со стороны Троице-Лыкова подогнали земснаряд и он начал вгрызаться в берег и заливать песчаную пульпу в баржи, которые отвозили песок на стройки. За десять лет было выкопано огромное водохранилище – Строгинский затон, по берегам которого постепенно выросли причалы для водных видов спорта. На одном из заливов обосновался водно-спортивный лагерь курчатовского спортклуба «Малахит», в котором я иногда катался на водных лыжах, по старой дружбе с моим одноклассником, одним из тренеров спортклуба.
Вообще, отношение к предметам у нас, школьников того времени, складывалось в зависимости от отношения к учителям, которые вели предмет. Симпатия к учителю – симпатия к предмету. Но подача предметов, особенно гуманитарных, жестко регламентировалась программами, методичками, которые спускались из ГОРОНО. Так что литература - это написание «образа» героя произведения, занятие нуднейшее и далекое от восприятия литературы. Помню, как я мучился, пытаясь составить «правильный» список «положительных и отрицательных» черт Печорина. Так что, основные произведения программы, вообще классику я читал либо до того, как мы их «проходили», или уже после окончания школы – заново, без «образов». В общем, пониманию русской литературы и умению грамотно и последовательно излагать свои мысли нас школа не учила. Хорошо, хоть грамотность тогда ставили - диктанты, изложения, сочинения, мои нынешние студенты, когда сдают мне письменные работы, приводят к мысли, что они в школе вообще не учились.
История тоже была засушенная – фамилии королей, даты правления, битвы при населенных пунктах, которые невозможно запомнить; жизнь людей, колорит страны и эпохи там вообще не просматривались. Учителя были не виноваты, так учебники были написаны, главное, идеологически правильно. А ведь более интересного предмета, чем история и нет – как люди жили раньше?
Вопрос – «кем стать» как и сейчас, наверное, возникал индивидуально, в зависимости от семьи и обстоятельств. Может быть, у меня было больше любознательности – я задавал учителям вопросы. Как-то раз, когда родители мои зашли в школу, наша классная руководительница в начальных классах сказала им: «мне кажется, Коля будет ученым». Я как-то ошалел от такого прогноза, ученые представлялись мне примерно такими, как академик в фильме «Депутат Балтики» или Любовь Орлова, директор Института солнца, и ее коллеги, профессора в черных шапочках в фильме «Весна».
Так что осознанного стремления к какой-то профессии в школе не возникало. Одно время, классе в пятом, после прочтения книги «Сталь и шлак» мне захотелось стать сталеваром, потом, как и многим пацанам в возрасте 10-15 лет, мечталось стать летчиком. Когда один из одноклассников после 7-го класса подал документы в летное училище, мы с завистью, раскрыв рот, слушали его «планы», что он пойдет в истребители, а не в бомбардировщики. Он поехал поступать, но не прошел медкомиссию и вернулся. Мы поняли, что в жизни все сложнее, и надо подходить еще и практически – каково это, каждый день ходить на работу, заниматься которой не очень хочется, да еще и зарабатывать на хлеб насущный. Ближе к окончанию школы распространенное представление было – надо поступить в какой-либо ВУЗ, тем самым миновать армию и «завод», профессия особой роли не играла. Сейчас выпускники гораздо более осведомлены, какие у них перспективы при выборе той или иной профессии, что за деньги их ожидают, а также возможности продолжить образование за границей. В нашем районе ближайшими ВУЗами были МАИ и Пищевой технологический. Многие ребята шли в МАИ – по принципу «шаговой доступности», а девочки – в пищевой.
Меня этот выбор не очень устраивал, и я поехал на «день открытых дверей» в МГУ, на геологический факультет, к которому испытывал определенное влечение из-за своей любви к природе, в самом обобщенном виде. Два месяца почти круглосуточной долбежки, и я поступил, не вполне осознавая, что за работа меня ждет. Так было, как я выяснил, встречаясь с бывшими одноклассниками, практически со всеми. В этом было радикальное отличие нашей системы высшего образования от американской, когда у нас в большинстве случаев студенты уже на первом курсе, в возрасте 17-18 лет вынуждены выбирать себе профессию, в то время как в Америке люди поступают сначала в колледж общегуманитарного образования - liberal arts – и лишь через два-три года выбирают специализацию.
Многие мои одноклассники затем не раз меняли специализацию, а то и институт, к таким относился и я.
Школу я окончил в 1956 году. По сравнению с сегодняшним днем, поступление в институты тогда было более справедливо. Вузов было меньше, конкурс больше, но в целом процедура была справедливей. Конечно, дети партийных и государственных чиновников проходили по блату, но этих чиновников было в разы меньше, чем сейчас. Все студенческие места были бесплатные, и основной вал абитуриентов соревновался честно, на равных. Я знал, что должен буду получить 24 балла из 25 за пять экзаменов, может быть, 23 – конкурс менялся во время экзаменов. Я понимал, что все зависит от моих знаний и упорства, и давил не только два месяца перед экзаменами. В последний год мы с друзьями навалились и кончили год без троек в аттестате. Труднее всего мне было вытащить немецкий из троек, это за неделю не сделаешь. Мне помогал друг, который три года жил с отцом-военным в Германии после войны. Он немецкий знал и говорил мне: язык это не только слова и грамматика – это мелодия речи, надо произношение отработать и какой-нибудь стих выучить, это поощряется, как последний пункт билета.
Так и сделали – отрабатывали произношение и он нашел не длинное лирическое стихотворение Гейне. На выпускном экзамене была комиссия из гороно, наша немолодая учительница очень волновалась – немецкий к любимым предметам у нас не относился, учили его кое-как. Я неплохо ответил два первых вопроса билета, грамматику и перевод, а в финале с берлинским прононсом продекламировал: «Mein liebchen wir sassen beisammen traulig im leichten kahn…». Члены комиссии выражали явное удовлетворение и поставили мне пятерку. Когда я вышел в коридор, за мной вслед выбежала наша учительница вся в слезах, обняла меня и воскликнула: «Genosse Popov – она нас так называла – вы мне доставили такую радость, я никак не могла ожидать!»
Экзамены я сдал успешно, поступил в новое здание на Ленинских горах. Метро до университета тогда не было, ближайшие станции были Парк культуры и Киевская. Не ближний свет, действительно. Дорога туда из нашей «деревни» была как соревнование по пятиборью, разве что без лошади: сначала бег пятьсот метров по тропкам через парк на остановку 21-го трамвая. Потом на трамвае до «Сокола», дальше до «Киевской», а там два эскалатора, один за другим, кто помнит. Их тоже бегом. Потом от Киевской до Ленгор на троллейбусе, в который студенты набивались битком и еще свисали из дверей. Водитель отъезжал метров сто, чтобы новые претенденты не подбежали, вылезал и начинал запихивать висящих, чтобы закрыть дверь Потом от Ленгор до университета еще метров двести бегом.
«Романтика костра, песни под гитару и дискуссии о смысле жизни», действительно играли немалую роль в выборе профессии геолога в 17 лет. Но мне и тогда и сейчас нравилась наука геология – это история Земли; мне страшно интересно знать, как 5 с половиной миллиардов лет назад создалась солнечная система, а потом еще через миллиард лет – Земля, и как она развивалась дальше. Это так же интересно как история человечества и история поколений – нынешняя социология. Жалко, что я не пошел по геологии; пошел бы, например, на кафедру горючих ископаемых, был бы сейчас нефтяным олигархом, имел бы дачу на Богемских островах (шутка).
А получилось по-другому. После первого курса нас направили на целину на два месяца. Жили там в грязи, антисанитария полная, многие схватили разные инфекции. Мне досталась болезнь Боткина, с которой я по возвращении в Москву пролежал месяц в Боткинской больнице. Произошло это как раз в сессию, и меня отправили в академический отпуск, то есть год я пропускал. А для меня это значило, что я терял свой курс и свою группу, своих закадычных друзей, с которыми у меня ассоциировалась вся «геологическая» жизнь. За следующие полгода среди моих новых друзей по спорту – а я много занимался спортом в то время – были друзья с географического факультета, которые подбили меня «попробовать себя» в географии, что близко к геологии. Так что осенью я перевелся на географический факультет.
Там, перепробовав несколько направлений в географии, я окончил, в конце концов, кафедру экономической и политической географии капиталистических стран, при этом специализируясь по Америке.
История серфинга Николая Попова.
Если вы посмотрели интервью в начале, то вы уже понимаете как так вышло, что Николай попробовал серфинг. Если нет, то расскажу еще раз.
Важно понимать контекст тех времен. Свобода, открытость, развитие всего. Технологий, космоса, общественной и бытовой жизни. Сближение с западными странами. Один из редких периодов ощущения свободы в нашей стране. В этот момент всем кажется, что вот вот наступит мир во всем мире и то самое светлое будущее. Где не будет места войне, голоду, болезням. Трем вечным врагам человечества с которыми оно расправится объединив усилия. На этой почве и вырос серфинг в мире и появился в СССР.
Друг подарил Николаю книгу Джека Лондона "Путешествие на Снарке". Николай в тот момент еще учился в МГУ. В книге очень красочно и художественно, пусть и не точно, был описан серфинг. Николая поразила эта книга и появилась мечта попробовать покататься на доске. До этого в документальных хрониках он уже видел, как это делают в Австралии и США, но именно книга пробудила эту мечту. Смогла заразить и увлечь. Остался вопрос как это осуществить?
После университета Николай устроился работать в "Информационное агенство печати Новости" в журнал "Soviet Life". В шестидесятые был достаточно либеральный период. Открытость во всем. Нормализация, на сколько это было возможно, отношений с западом. Николай ездил в заграничные командировки. В начале 60-х в Индии он купил журналы "Surfer". Понял, что доску может сделать сам.
Изначально доски делали из бальсы, очень легкого дерева. В СССР его было не найти и это немного тормозило реализацию мечты Николая. Но развитие нефтяной промышленности привело к тому, что стали появляться новые материалы. В том числе пенопласт, стекловолокно и разные виды смолы. В СССР тогда ее называли эпоксидка. Эти материалы стали толчком для прорывного развития современного этапа серфинга в мире.
Николай пришел к таким же идеям. Купив пенопластовый утеплитель, Николай с другом Владимиром Прозоровским отправился в Крым, на полуостров Тарханкут в свою первую серф экспедицию в августе 1966 года. Место было выбрано по рекомендации друзей окончивших кафедру океанологии МГУ. Узнав, какие волны ищет Николай, они посоветовали две основные точки - Крым и Дагестан. О Дальнем востоке тогда речь не шла, так как было далеко и сложно ехать.
Прибой ждали долго. Но им все же удалось и доску доделать и поймать первые волны. У ребят еще не было опыта и на первую доску наложили всего один слой стекловолокна. Доска эта прожила не долго. Сломалась пополам. Главное же, стало понятно, что серфинг реален и нужно продолжать.
После были командировки в США, где Николай смог купить первую иностранную доску. Времена были настолько открытые, что развивая казалось бы чуждый для СССР вид спорта, Николаю оказывали поддержку на уровне чиновников и государства. Имея на руках "бумагу из Москвы" от начальства. Николаю удавалось договариваться о том, чтобы его пускали с доской прямо в салон самолета. В Дагестане, куда Николай отправился в следующее после Крыма и США путешествие, его пустили серфить в Сулакский заповедник. Куда был запрещен даже въезд, не то что купания. Условия там были настолько удачные, что Николай приезжал туда дважды. Каждый раз катаясь абсолютно весь день и каждый день или как мы говорим сейчас eat, sleep, surf.
Постепенно в поездках в США Николай купил себе еще одну доску, обе они до сих пор хранятся на его даче. Еще он купил гидрокостюм. Хотя и его отсутствие не останавливало его от серфинга в холодной воде в той же северной Калифорнии.
Вспоминая, что видел волны на Рижском взморье, Николай поехал серфить на Балтийское море. Получается, что он попробовал все ближайшие моря к Москве. Черное, Каспийское и Балтийское. На Балтике его пытались арестовать пограничники, удивившиеся человеку выходящему из воды с лодкой. Подумали нарушитель границ, но быстро разобрались.
Накопившиеся знания Николай Попов передал современникам и потомкам через "инстаграм" того времени - супер популярный журнал "Техника молодежи". После публикации статьи в 1974 году к Николаю начали поступать письма со всего СССР. В том числе с Дальнего востока где условия волн еще лучше, чем в Европейской части. К сожалению холодная вода и отсутсвие гидрокостюмов не дали этой волне закрепиться и развиться в СССР.
Статья в "Технике Молодежи" 1974 год, выпуск номер 11.
Представляем читателям «ТМ» новый «экзотический» вид спорта, который, хотя не успел еще стать массовым и войти в олимпийскую программу, имеет реальные шансы найти тысячи поклонников.
«...Эти волны, длиною в целую милю, эти зубастые чудовища весят добрую тысячу тонн и мчатся к берегу быстрее, чем может бежать человек. ...И вдруг там, на вздымающемся гребне, где туман прибоя вечно поднимается к небесам, из водоворота пены, взбитой как сливки, показывается морской бог. Сначала появляется его голова. Потом черные плечи, грудь, колени, ноги — все выступает на белом фоне, как яркое видение. Там, где за минуту до этого было только дикое отчаяние и непокорный рев стихии, стоит теперь человек, прямой, спокойный, и не борется из последних сил с бешеным врагом, не падает, не гибнет под ударами могучих чудовищ, а возвышается над ними, спокойный, великолепный, стоит на самой вершине, и только ноги его захватывает кипящая Пена, да соленые брызги взлетают до колен, а все его тело купается в воздухе и солнце, и он летит в этом воздухе и солнце, летит вперед, летит так же быстро, как гребень, на котором он стоит».
Не правда ли, впечатляющая картина? Так описал свои впечатления от забавы полинезийских туземцев Джек Лондон. Писатель сам овладел «спортом богов и героев», посвятил ему целую главу своего «Путешествия на «Снарке» и дал европейцам, вероятно, первые рекомендации по серфингу — так называется теперь это увлекательное занятие.
Человек плавает верхом на доске, похожей на большую водную лыжу, смотрит в море и ждет «свою», большую волну. Когда она приходит, он делает несколько резких гребков и вскакивает на доску. Волна подхватывает серфера и с большой скоростью несет к берегу. При этом спортсмен делает на волне замысловатые повороты, как бы скатывается вниз по склону, но никогда не достигает его конца. Он может скользить и вдоль волны, несясь вместе с ней к берегу. Вот наконец волна разбивается, превращаясь в пенящийся вал, и серфер в пене вылетает на песок, чтобы подобрать доску и снова начать свой полет по волнам...
Все началось с Полинезии. Европейские путешественники и миссионеры, приезжавшие на острова, удивлялись смелости и ловкости, с которыми смуглые островитяне носились по волнам. Доски в то время были большими и неуклюжими — 3— 4 метра длиной, весом под сто килограммов. Однако уменью тогдашних серферов можно позавидовать. Стараниями миссионеров, которые считали забавы такого рода аморальными, серфинг на некоторое время пришёл в упадок и возродился только в начале нынешнего века.
Олимпийский чемпион по плаванию, гавайский принц Каханамоку усовершенствовал доску, восстановил технику серфинга и был одним из тех, кто первым катался на волнах в 30-е годы. Примерно в то же время серфинг стал развиваться и в Австралии.
Первые доски массового изготовления делались из цельного куска дерева — обычно секвойи или бальсы. После войны лаковое покрытие заменили фибергласовым, а затем на смену деревянному корпусу доски пришёл пенопласт. Доски стали более легкими и плавучими и уменьшились в размерах. Сейчас их делают из полиуретанового пенопласта с продольной пластинкой жесткости.
Снаружи болванка покрывается слоем эпоксидной смолы, на которую накладывается стеклоткань, покрывающая весь корпус доски. После отвердения смолы накладываются еще несколько слоев, в том числе цветных, наносится рисунок, и доска готова. Остается только приделать киль, или, как его называют, плавник. Он действительно очень похож на спинной плавник акулы и крепится в хвостовой части доски. Размеры доски зависят от веса серфера и характера волн. Длина — от 1,8 м до 3,5 м, ширина — 50—60 см, толщина в центре — 8—9 см. Полипропиленовый плавник выступает от днища на 20—25 см.
Итак, вы берете это сооружение весом в 10—15 кг и идете к морю. Пока можно идти, вы несете доску под мышкой или на голове, потом ложитесь на нее и гребете руками навстречу волнам: вы должны пробиться сквозь полосу прибоя, через то место, где волны обрушиваются и разбиваются, — в открытое море. Волна норовит вас опрокинуть, выбить доску из рук. Нужно, во-первых, плыть перпендикулярно к ее фронту, а во-вторых, привставать на руках, чтобы она прокатывалась между вами и доской. Если же волна слишком высокая и крутая, то нужно нырнуть под доску и держаться за нее снизу: тогда волна прокатится сверху, не причинив вам вреда.
Полоса прибоя позади. Двигаясь к берегу, волны плавно поднимают и опускают вас на доске. Они здесь еще пологие, но ближе к суше передняя их часть становится все круче и круче, наверху появляется гребень, затем волна закручивается и обрушивается. «Ваша» волна та, передний край которой достигает крутизны 30—45°. Если вас сзади догонит такая волна, когда вы лежите или сидите на доске лицом к берегу, то достаточно одного резкого гребка или толчка ногами, чтобы заскользить по склону вниз и вперед. Не повторяйте ошибку всех начинающих — не ложитесь слишком близко к хвосту доски. Он опускается, и вместо скольжения вперед вы останетесь позади волны. Придётся ловить следующую.
Подходит следующая волна, и на этот раз вы беретесь руками поближе к носу доски. Когда наконец вы стремительно понеслись, какая-то сила плавно отрывает вас от доски и бросает вперед, заставляя проделать сальто. Погружаясь в воду, видите пикирующую на вас с высоты доску. Тут самое время нырнуть поглубже и в сторону и не спешить выныривать.
Это типичная ошибка № 2. Вы взялись слишком близко к носу, он слегка зарылся в воду, и набежавшая волна выкинула вас, как из катапульты.
Важно также правильно выбрать место для ожидания волны и для старта. Слишком далеко от берега волны еще недостаточно крутые, их энергии недостаточно, чтобы толкнуть вас вперед.
Но вот после нескольких попыток вы поймали волну, и она несет вас к берегу. Главное сейчас — крепче держаться, привстав на руках, и выбрать место на берегу, на которое вы хотите выскочить. И все-таки это еще не настоящий серфинг: кататься надо стоя.
Когда вы освоите катание лежа, научитесь немного поворачивать, действуя ногами, как рулем, можно пробовать подниматься. Для этого надо плавно, но энергично подтянуть под себя ногу, продолжая держаться руками, а другую ногу оставить вытянутой назад, то есть принять положение бегуна при низком старте с колодок. Это самое сложное движение при вставании. Дальнейшее распрямление не составит труда: важно не потерять равновесие.
Наконец вы едете стоя, слегка выставив одну ногу (обычно левую) вперед, балансируя руками. Теперь надо учиться поворачивать. Общие принципы те же, что и на лыжах, — вы загружаете один край доски и поворачиваете в эту сторону.
Мастера серфинга ездят стоя и сидя, лицом вперед или назад, стоя в центре и на самом носу доски, разворачиваются навстречу волне и едут «в гору», перескакивают через гребень и остаются за волной, ходят наперегонки на одной и той же волне. Один из самых захватывающих моментов в серфинге — езда в «туннеле», или в «трубе». Когда очень большая волна идет к берегу, она не сразу обрушивается, превращаясь в пенящийся вал. Ее гребень постепенно загибается, соединяясь с основанием. Образуется как бы туннель до двух метров диаметром. Так вот, есть виртуозы, которые, скользя по водяному склону, заезжают в эту «трубу», низко пригнувшись к доске. С берега их в этот момент не видно, и что с ними там происходит, никто не знает. После нескольких жутких секунд смельчак вылетает из «туннеля» в облаке водяной пыли и продолжает мчаться дальше.
Такие волны бывают обычно на Гавайях и достигают высоты в 10— 12 м. Но большинство катается все-таки на волнах поменьше — 2—3 м высотой, а то и ниже. Лучшие волны — по форме и размерам — на берегах океанов: Тихого, Атлантического, Индийского, где прибой образуется как отголосок дальних океанских штормов. Многие полагают, что кататься можно только на океанских волнах, но они ошибаются. Ездить на доске можно почти везде. Кататься умудряются на штормовых волнах Великих американских озер, на морях и заливах, есть любители ездить на волнах от кораблей, в США и Японии построены даже бассейны с искусственным прибоем.
И в нашей стране есть где сёрфовать. Причем не только на Тихом океане. Прошлым летом я катался на прибое в Крыму в районе Евпатории. Все, что нужно, — это пологий песчаный пляж и километров двести чистой воды до противоположного берега.
В отличие от океанского побережья, где всегда есть прибой, в наших морях надо ждать штормовой погоды в 2—3 балла или отголоска шторма где-то в открытом море, что случается раз в две недели или чаще. Такие условия у нас есть на восточном и западном берегах Каспийского моря, в Западном Крыму, под Одессой, на Балтийском море.
Подходя к берегу, океанские или морские волны меняют свою форму и обрушиваются. В открытом море высота волны составляет, как правило, *неразборчиво* ее длины. У берега трение воды о дно укорачивает волну и делает ее выше. Достигнув максимальной высоты, которая составляет примерно *неразборчиво* глубины, волна обрушивается. Процесс этот развивается тем медленнее, чем положе, постепеннее опускается дно. Поэтому наиболее подходящее место для серфинга — пологий песчаный пляж.
В полном соответствии с законом Архимеда, на покоящуюся доску действует выталкивающая сила воды. При движении серфера по волне к этой силе добавляются другие — гидродинамические. Подъемная сила зависит уже и от скорости скольжения, и от угла атаки доски по отношению к поверхности воды. Отступая к хвосту доски или перемещаясь вперед, спортсмен задирает или опускает нос снаряда: происходит торможение или ускорение. На схеме показано обтекание различных участков доски.
Как изготовить доску для серфинга?
В конструкциях досок учтены особенности гидродинамики серфинга. Обычная длина доски для серфинга — от 180 до 350 см — в зависимости от характера волн и веса серфера. Для больших длинных волн требуется длинная доска. Для волн меньшего размера — более короткая. Ширина доски в самой широкой части составляет 50 — 60 см. Ширина хвоста, если он не закруглен, — 15 см. Практически для катания на небольших волнах человеку весом 70 кг нужна доска размером 200 — 220 см. У короткой доски для небольших волн нос должен быть более приподнят. Но в целом профиль ее не так ярко выражен, как, например, у водной лыжи. Нос доски, положенной на пол, поднят на 10 —12 см, хвост — на 2 — 3 см.
Современные доски обычно вырезаются из цельного куска пенопласта, по возможности более твёрдого. В крайнем случае корпус можно склеить из нескольких более тонких пластин, так, чтобы образовался прочный блок. Придать болванке правильную форму — очень ответственная задача: компенсировать неправильность формы потом очень сложно. Вырезанный корпус тщательно зачищается шкуркой.
В корпус доски, по нижней и верхней поверхностям врезают вертикально две планки жесткости толщиной 3 — 4 мм и шириной около 10 мм. В хороших досках эти планки делаются из гикори, но возможны и другие материалы.
Следующая операция — оклейка стеклотканью на эпоксидной смоле. Главное — избежать складок ткани, особенно на скользящей поверхности. Верх тоже должен быть достаточно гладкий, так как по нему потом придётся ездить животом. После обклейки тканью и высыхания смолы готовую доску нужно один-два раза покрыть эпоксидной смолой, чтобы получилась стекловидная поверхность.
Киль — абсолютно необходимая деталь доски. Его можно сделать из любого листового материала, лучше из стойкой к истиранию пластмассы: он часто задевает за дно. Не рекомендуется применять металл и заострять киль, так как это представляет повышенную опасность для окружающих и хозяина доски при нечаянном столкновении с ней.
Кили бывают разными по форме. У доски с большей маневренностью они меньшего размера и загнуты назад. Высокий и широкий киль даёт большую устойчивость. Ширина киля у основания 15 — 20 см, высота — 20 — 25 см.
Часто кили делают съемными, в этом случае они крепятся болтами или шурупами в углублении вблизи хвоста доски. Основание киля — достаточно массивное, чтобы его крепление не разбалтывалось. Основные размеры киля для доски длиной 220 — 230 см показаны на рисунках.
Технология изготовления, конечно, может быть и иной — в зависимости от имеющихся материалов. Желательно, однако, не снижать прочности доски: установить планку (ребро) жесткости; стеклоткань на верхней поверхности должна сходиться не встык, а с перекрытием. Нагрузка на доску во время катания может быть достаточно большой.
Номерного знака для доски пока не требуется, однако какой-либо опознавательный знак — символ, имя — не помешает, чтобы отличить свою доску на берегу после того, как вас сбросит с нее волной.
«Спорт богов и героев» может стать занятием каждого, мало-мальски знакомого с водными лыжами. О катании на искусственной волне от катера рассказывает старший научный сотрудник Института физики Земли АН СССР мастер спорта Михаил Гохберг, освоивший этот вид серфинга. Читатели знают спортсмена по его полетам на дельтаплане, о которых уже рассказывалось на страницах журнала.
Даже на Гавайях начинающие серферы учатся этому искусству медленно, постепенно: сначала на маленькой волне, а затем на океанской, прибойной. В нашей стране любители могут освоить серфинг, используя идеальную для обучении искусственную волну, например, от стандартного катера «КС». Ее силы достаточно, чтобы подхватить и нести спортсмена.
Лежа на доске, вы держитесь за фал длиной не более 5 м. Катер буксирует вас со скоростью 10— 15 км/ч: куда медленнее, чем на водных лыжах. В роли «генератора» волны вполне подходит тихоходный катер с большой осадкой.
Упираясь в доску, отклоняетесь назад и проходите кильватерную волну. После этого подаете корпус вперед и, продолжая держать фал, встаете — сначала на колени, а затем и во весь рост.
Выбрав на волне наиболее крутое, подходящее для скатывания место, регулируете скорость буксировки, чтобы подобрать оптимальные условия скольжения с волны. Как только буксировочный фал начнет провисать, бросайте его — он уже не нужен. Хотите ускорить движение, переместите тело несколько вперед. Если надо затормозиться, переместите центр тяжести корпуса на заднюю ногу или отступите назад.
Отклоняя тело и сторону, вперед и назад, вы сможете маневрировать на волне, то приближаясь к катеру, то удаляясь от него, в пределах наиболее крутой части волны.
Как видите, это не так сложно. За несколько тренировок вы сможете постигнуть тайны серфинга.
Последний раз Николай Попов серфил в Новой Зеландии около 30 лет назад. Сейчас он уже не катается по воде, зато до сих пор активно катается на горных лыжах и велосипеде, а так же играет в теннис. Николай работает и пишет книги, ездит в путешествия за границу и по России.
Как говорит Николай - "Вы ребята осуществили мою мечту. Я мечтал, что серфинг в России будет официальным видом спорта, что будет федерация, школы, соревнования и конечно фильмы"
Очень здорово, что Николай Попов увидел современный этап развития серфинга и еще более приятно, что он увидел экранизацию своей истории в кино. Премьера фильма "Путь за мечтой" была настоящим праздником, для него, для нас и всех гостей. Если вы еще не смотрели фильм, то срочно в кино. Если читаете когда фильм уже прошел в прокате, то ищите его в онлайн кинотеатрах.
Николаю Петровичу Попову здоровья и долгих активных лет. Спасибо!
